Элизабет Гилберт признаёт свои ошибки прошлого

Подобно группе «Спайнл тап» («Spinal Tap» – пародийная музыкальная группа 1980-х, высмеивающая стиль хэви мэтал – прим. пер.), Элизабет Гилберт превышает все возможные пределы. Будь то глубина отчаяния в «Есть, молиться, любить» , степень активности исследования в её прозе либо степень откровенности, с какой она делится подробностями из своей жизни со своими неистовыми фанатами, романтическими или не очень – она живёт на полную катушку.

У Гилберт, что называется, двухвекторная карьера, переключающаяся от бережно создаваемой прозы к творческим эссе-исповедям. Последнее, что неудивительно, сделало её гуру для тысяч женщин, жаждущих таких же преобразований, как самопознание и насыщенная жизнь. После смерти супруги Райи Элиас Гилберт написала новый роман «Город девушек» (City of Gilrs), действие которого разворачивается в Нью-Йорке 1940-х. Роман повествует о приключениях привилегированных дам, ошибках по вине упрямства и о воспитании самопознания. Он беспорядочный и красочный, с героями, выстреливающими репликами, достойными фильмов Ховарда Хоука (голливудский сценарист и режиссёр таких фильмов, как «Дорога к славе» и «Джентльмены предпочитают блондинок» – прим. пер.). Я побеседовала с Элизабет о её книгах, творчестве и том, что же это значит, быть Элизабет Гилберт. Данное интервью было отредактировано и сжато для ясности.

Лиззи О`Лири: Новая книга описывает очень самобытный и обособленный мир, напоминающий театральную сцену, трещащую по швам перед Второй мировой войной, с наивной самовлюблённой женщиной на ней. Какая искорка разожгла данную идею?

Элизабет Гилберт: Пара вещей. Я всегда чувствую, как витает множество искорок, которые затем соединяются в одно. А затем вы достаёте спичку, которая, если повезёт, разжигает факел. О некоторых таких искорках я могу вам рассказать. Во-первых, я наткнулась на книгу с эссе Александра Вулкотта, которой больше нет в печати. Александр Вулкотт был, разумеется, одним из членов Алгонкуинского круглого стола (Algonquin Round Table – клуб нью-йоркских писателей, критиков и актёров – прим. пер.), критиком и колумнистом журнала «Нью-Йоркер». В своё время он был очень известным, но совершенно забыт сегодня.

Это было собрание, включавшее в себя обзоры о театральных актрисах, приезжавших в Нью-Йорк для работы в разных постановках, написанные им в 1930-х и 40-х годах. Было что-то невообразимо гламурное в мире, который он описывал: послеобеденная прогулка в Шерри-Нэзерлэнд (известный отель, расположенный рядом с Центральным парком в Нью-Йорке – прим. пер.), посиделки с великой драматической актрисой Катарин Корнэлл, разговоры о её будущей роли Леди Макбет. И я подумала: я хочу попасть в этот мир.

По большому счёту, в течение многих лет я хотела написать роман о распутных девицах, чьи жизни не порушились от опрометчивого выбора, который они так часто делали. И мне кажется, что такую книгу в западной культуре найти непросто, потому что девушки всё время оказываются жестоко наказаны за своё безрассудство. Я хотела написать книгу о девушках, не о тех, кому всё сходит с рук, или тех, у кого секс без последствий, но о тех, кто справился с последствиями; книгу о женских сексуальных желаниях и о том, насколько они могут быть примитивными и беспорядочными.

О`Лири: Кажется, я и не подозревала, что в 1940-х было столько беспорядочного секса. Расскажите мне об этой части исследования.

Гилберт: Ну, мне повезло заполучить первоисточник. Я тоже задумывалась об этом по мере написания. Я думала: «Как такое было возможно?» Наше представление о том, что секс действительно существовал, настолько наивно. Люди, у которых было много секса, были во все времена. Всегда была какая-нибудь девушка, приезжавшая в Нью-Йорк испытать свои силы и узнать границы своей красоты и обаяния. Такая девушка приехала в Нью-Йорк вчера, она приезжала сюда в 1920-х, она была здесь и в 1890-м. Мир театра и развлечений магнитом притягивает таких девушек. Взглянув на историю, можно понять, чем занимались люди, судя по тому, что им запрещалось правилами, а также по записям здравоохранения о распространении венерических заболеваний и о том, как люди делали аборт в те времена. Но самым лучшим моим источником стала женщина 90 лет по имени Норма. Тогда она была актрисой и танцовщицей в клубе «Аист» (Stork club). Она была подружкой Джона Уэйна (звезда вестернов – прим. пер.). Она очень откровенно рассказала мне о пяти абортах, которые пережила за свою жизнь – это то, о чём она говорила без какого-либо сожаления или раскаяния, – о дюжинах любовников, которые у неё были, различных венерических заболеваниях, которыми она болела, о том, как Милтон Бэрли (актёр, первая телевизионная суперзвезда – прим. пер.) купил ей машину.

Основной целью её жизни стало исследование чувственности. Она никогда не была замужем, у неё никогда не было детей. Она до сих пор живёт в квартире, в которую переехала в 1952 году. А когда я спросила, сожалела ли она когда-нибудь, что так и не вышла замуж и не завела детей, она просто закатила глаза и сказала: «Кто, чёрт возьми, захочет заниматься сексом с одним и тем же парнем в течение 60-ти лет?» Только вместо «заниматься сексом» она употребила слово покрепче.

О`Лири: Действие в большинстве своём разворачивается в «Театре лилий», где присутствует некое противостояние между необходимостью удовлетворить запросы округи, состоящей из рабочего класса, и созданием грандиозного шоу. И мне стало интересно, как часто вы задумываетесь о своей пылкой аудитории и о том, что она от вас ждёт.

Гилберт: Думаю, вы имеете в виду Тётушку Пэг из книги, тётю главной героини, которая заправляет захудалым, разваливающимся театром бурлеска в Мидтауне. Он расположен достаточно далеко от ярких огней Бродвея, чтобы не быть гламурным, и достаточно близко к Десятой Авеню, чтобы развлекать людей рабочего класса из Адовой Кухни. Тётушка Пэг точно так же развлекала солдат во время Первой мировой войны. Пережив войну, она пришла к выводу, что люди испытывают огромный стресс и боль, и им необходимо отвлечься, и она тут как раз для этого.

То есть моя книга тоже что-то вроде развлечения для дня сегодняшнего, который не очень-то отличается от того, как люди себя чувствовали в 1940-х. На данный момент над мировым хаосом висит огромное облако ужаса. Я не знаю никого, кто не страдал бы от стресса, тревожности или депрессии. И то, что я хотела бы предложить в этот самый момент, это книгу, которая, словно поднос с коктейлями из шампанского, позволила бы вам немного развеяться.

Когда я писала «Происхождение всех вещей» , например, я очень хотела написать значительный, серьёзный, эпический и интеллектуальный роман. Я знала, что из-за этого растеряю многих своих читателей, но я была не против. Я чувствую, что мы с читателем друг другу ничего не должны.

О`Лири: Правда? Но они же покупают ваши книги.

Гилберт: Но их не обязывают это делать. И причина, по которой я это знаю, в том, что частенько они этого не делают. Они скупили миллионными тиражами «Есть, молиться, любить», но приобрели всего несколько дюжин «Законного брака» , книгу, которая вышла вслед за «Есть, молиться, любить», потому что они её не хотели. Я бы не смогла их заставить, даже если бы попыталась. В свою очередь, я испытываю огромную любовь к читателям и к той интимной связи, что существует между нами, но я также не считаю, что что-то им должна. Я должна творить то, что хочу творить, и я буду рада, если они захотят ко мне при этом присоединиться.

О`Лири: Я бы хотела задать вам вопрос о выездной встрече «Смелое волшебство», которое вы организовали вместе с Шерил Стрэйд. В газете «Хаффингтон пост» вышла статья писательницы Лоры Кэткэрт Роббинс, о том, что она была единственной чёрной женщиной на этой встрече. Вы читали её?

Гилберт: Да, я её прочитала. И я очень рада, что она её написала. Это было важно и содержательно. Это также стало для меня встряской.

О`Лири: Почему?

Гилберт: Потому что… Боже. Существует предел, который я не хотела бы превышать, когда говорю об этом, и это только потому, что, по моему мнению, нет большой необходимости в том, чтобы белые люди говорили о своих привилегиях. Но то, что я скажу наверняка, так это то, что это изменило то, как я теперь работаю. Там была неоднозначная ситуация, потому что регистрация на мероприятие была открыта для всех. Мы выделили определённое число стипендиальных билетов, и нуждающиеся люди могли подать на них заявку. Это было в Северной Калифорнии, где население очень белое, в Рэдвудс с очень белым населением. Наши читатели очень белые.

Прозвучит как-то не очень, если я скажу, что чёрные женщины должны любить моё творчество. Но меня расстроила та же самая причина, по которой расстроилась та женщина. И очень хорошо, что она об этом написала. Я разговаривала со своим агентом, ответственным за подобные мероприятия, и с людьми, с которыми я организовываю данные мероприятия, о том, как можно исправить ситуацию. И в основном это зависит от местоположения мероприятия. Например, что если вместо долины Напа я поеду в Джэксон, Миссисипи, и проведу встречу перед иной публикой?

В прошлом году я также бесплатно проводила точно такие же встречи для некоммерческих организаций. Как-то тоже не совсем правильно предполагать, что чёрных женщин нет среди аудитории из-за высоких цен.

Я пытаюсь создавать такие мероприятия, где центр внимания переместится с меня на кого-то, кто таким вниманием не обладает, и таким образом создать разнообразие не только в аудитории, но и на сцене. Всё это направлено на исправление ситуации, где не всё идеально. Но то, что она сказала, должно было быть озвучено.

О`Лири: Я заметила, что в своих работах и размышлениях о жизни вы трактуете такие понятия, как Идея и Горе, как нечто, что нужно рассматривать с заглавной буквы, будто это понятия, существующие сами по себе и необязательно принадлежащие лично вам. Можете объяснить данную концепцию?

Гилберт: Моё общее мировоззрение скорее языческое, так проще всего это объяснить. Я думаю, что всё вокруг одушевлённое и обладает разумом и волей. И я не считаю, что это метафора. Когда я говорю, что у идеи есть разум и воля, она – идея – приходит, завладевает твоим вниманием и как бы использует тебя, почти как паразит, ради того чтобы воплотить себя в жизнь. И кажется, что работу сделать легче… Ты будто немного срываешься с крючка. Я как будто могу прыгать ещё выше, потому что верю, что очень многое в жизни – тайна, и не всё зависит от меня.

О`Лири: Вы употребили фразу «сорваться с крючка». Я вот думаю, а есть ли вероятность, что, исходя из такой философии всего воодушевлённого, можно уклониться от ответственности за чьи-то чувства и опыт? Такая философия позволяет вам катиться по жизни, не задумываясь о последствиях и о том, как они влияют на жизнь других людей?

Гилберт: Я не думаю, что сама жизнь тебе это позволит. Думаю, когда ты непорядочный, то очень скоро это поймёшь, потому что всё будет вот как: тебя обидят или ты кого-то обидишь, и последствия польются на виновника дождём, и виновник поймёт, за что. То есть здесь срабатывает некий саморегулирующийся механизм. А ещё я думаю, что питаю глубочайшее уважение к творческой деятельности как таковой и к привилегии взаимодействия с ней, что мне дана. Поэтому ответственность, которую я чувствую, заключается в том, чтобы показать себя с самой лучшей стороны, какая только возможна. Вот как я остаюсь ответственной.

О`Лири: Книга также обыгрывает идею о том, что нужно быть человеком чести и не отворачиваться от своих ошибок. Я снова перечитала ваш очерк о вашей зависимости соблазнения. Вы до сих пор считаете себя такой?

Гилберт: Нет. Я не занимаюсь тем, чем занималась раньше. Не думаю, что написала бы статью и рассказала бы о себе такое, если бы до сих пор вела себя как раньше.

О`Лири: Вы влюбчивы.

Гилберт: Да, но между соблазнением и влюбчивостью есть разница… Я часто влюбляюсь, слава богу. Я часто отдаю себя без остатка окружающему миру. Но я веду себя честно, и считаю, что зависимость основывается на лицемерии и лжи, чем я больше не могу заниматься. По крайней мере до того недолгого времени, пока не начинаю чувствовать много боли. Вот в чём основная разница, по-моему.

О`Лири: Как вы решаете, чем делиться, а что оставить приватным? Вы делитесь очень многими мыслями и переживаниями.

Гилберт: Какого-то особого инструмента, кроме интуиции, у меня нет. Собственно, у меня и правил-то нет на этот счёт. Я и не знаю, как их устанавливать. У меня нет менеджера социальных сетей. И я никогда не разговаривала с экспертами о том, как поступать. Я просто делюсь мыслями, когда готова ими поделиться. И я даже не могу подумать, чтобы сказать вам, будто пользуюсь какой-то калькуляцией, кроме той, когда решаю, что настало время.

О`Лири: Я перечитывала «Есть, молиться, любить» и задумалась, а не кажется ли вам, что это книга для людей в их тридцать с чем-то лет, время, когда от тридцати до сорока мы решаем, кем хотим быть на самом деле и добиваемся этого, а в сорок с чем-то мы думаем: «О, спина болит, и мне всё равно, что думают обо мне другие».

Гилберт: Я десять лет не читала этот роман, а когда наступил десятилетний юбилей выхода книги, мой издатель попросил меня написать предисловие к ней. И я подумала, пожалуй, мне нужно перечитать его, прежде чем напишу предисловие.

Не знаю, является ли эта книга для женщин в их тридцать с чем-то, но она определённо написана женщиной в её тридцать с чем-то. Я была поражена тем, сколько стыда было в этой книге, насколько извиняющимся был мой тон рассказчика, извиняющимся за себя, за то, как мне стыдно, что хочу отправиться в духовное путешествие. Я много раз как бы бросаю саму себя под автобус в этой книге. Там есть абзац, который так меня поразил и от которого мне даже стало грустно. Это там, где я была в Италии. Я ем замечательную еду и чувствую себя хорошо. И я пишу о том, как впервые за три года я действительно чувствую себя хорошо. А потом я сказала что-то вроде: «Я знаю, что в конце концов я остепенюсь и стану ответственным, продуктивным взрослым человеком, вносящим свой вклад. Обещаю, я стану такой, но хоть немного можно я поживу вот так?»

Полагаю, эта уязвимость 34-летней женщины, которая говорит, «нормальная жизнь, я пробовала ею жить… я пойду, сделаю это, но клянусь, это всего лишь на год, и я снова остепенюсь и снова стану нормальной», со мной не сработала. Это та уязвимость, какой у меня больше нет. Это обещание, которое я больше никому не дам.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ